Артур Аргентум.

Олейна.

Действующие лица:

Авиньон, трубочист.
Айнфальтспинзель, человек в маске, инкогнито.
Андреас Дюп, уличный скоморох.
Вальдемар Нультер-Нойнтер, раубриттер.
Гуд, конюх маркиза.
Дампфвальц, шевалье.
Дионисио Джильо, горожанин.
Драйхундерт Драйундцванццигсте, граф.
Изио, кардинал.
Иоганн Рунд, купец.
Лакост, барон.
Маркус Крона, лунатик.
Мерхаб-паша, горожанин, осман (пришлый).
Михель Зексундцван, раубриттер.
Пауль Зексундзексиг, землемер.
Перитус, ремесленник.
Пьер Вентэн, шевалье.
Пумбан, цыган.
Ревалсар, цыган.
Роман Дройундзибцигште, барон.
Серж де Баэмвисерв, маркиз.
Сигма, капитан стражи.
Скорпинштайн, шевалье.
Торкон, светлейший герцог.
Тусклый, епископ.
Храмовник, странствующий рыцарь.
Лорды, дворяне, солдаты, гвардейцы, вестники, слуги, горожане.

Действие происходит в алхимическом герцогстве Олейна.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ.

Курдонер дворца с видом на Площадь Синьории герцогства. Слуги герцога разворачивают пергаменты с готическими надписями, звучат герольдовы трубы.

Торкон.

Товарищи! Друзья мои!
В сем месте благородном
мы собрались сегодня,
чтоб обсудить елей,
и разделить меж нами мудрость размышлений наших.

Серж де Баэмвисерв (появляется верхом на коне).

Готт грюссе Дих!

Торкон (испуганно смотрит в сторону седла маркиза Сержа, на котором изысканно выгравирован профиль преданного конюха маркиза, Гуда).

Товарищи мои любезные,
сторонники елей сей разобрать,
я предлагаю вам...

Серж де Баэмвисерв (спешивается, перебивает).

Трактирщиков зовите, быстро.
Я жажду утолю!

Торкон.

Достаточно здесь суеты.
Послушайте меня.
Итак, елей,
который ныне предстоит нам обсудить,
он оставался неизвестным для очей сих многих до сих пор,
и чистоту иль грех его
нам засвидетельствует скоро кардинал.
А наш епископ же прославит то, в молитве,
что предстоит вам здесь узреть.

Тусклый (заунывно, словно начинает распевать псалмы).

Елей, который мы сегодня приготовили для вас,
он соответствует стандартам высшим
алхимиков заморских
и заслужил быть именованным как пять ВВ тире ...

Торкон (шепчет, перебивает).

Да пробудись, о старый ты пердун.
Мы обсуждаем же елей, уж ведь и раз прошедший
посильной конфирмации обряд.
Не девственный же он.

Торкон (громко).

Друзья, мы обсуждаем здесь лишь тот загадочный елей,
который уж прошёл страстей огонь.
На конфирмации он побывал уже и видел многое!

Изио (сквозь щель глаз долго разглядывает пергаменты).

Не узнаю я сей набор в рецепте этом.
Вновь чудные восточные чаи? Пакеты?
И кто ж варил его?

Лакост.

Елей сей сдох.
На конфирмации убийц он побывал.
Он мертв,
и тут нет места для раздумий.
Святой Луколий в том свидетельствует мне,
что не ошибся я.

Изио.

Лакост,
сын мой,
ты вспоминаешь столь великого святого здесь напрасно.
Ты успокойся.
Мы призваны беречь Луколия сияние,
доверенное нам.

Пумбан.

Вот настрогало меди то..
В елее меди в изобилии. Ха-ха!

Перитус.

Железа мало.

Скорпинштайн.

Фантазии бродяг всегда смешны.
Железо, медь...
Вы щелочное вспомните еще (сплевывает).

Ревалсар.

Здесь меди содержанье велико,
до степени такой, что просто неприлично.
Четыре ППМ!
И в прошлый раз в другом елее было меньше (садится на землю).

Роман Дройундзибцигште.

Убавилась здесь вязкость,
что даст нам звук греховный днесь.
Из компенсаторов елейных, из чрева зажурчит.
Проворность же добавится, при том, и легкость.
И только это станет утешеньем
в упавшей вязкости для нас.

Авиньон.

Низвергнуть крепость густоты - есть смертный грех.
Событие такое - показатель!
С падением её густейшества,
ведь угасает и давленье света в этом грешном мире темном.

Серж де Баэмвисерв (в обращении к Авиньону).

Ты выдаешь пустые буфы, дурачина.
Ты в жизни
своей жалкой
хоть разобрал пускай одной телеги?
А смазывал её?
Или ж тебе нужна гнилая лишь повозка,
как гроб с колесами,
как конюх мой предпочитает?
Где чернь от смрада  задыхается и стонет.

Дионисио Джильо (произносит Лакосту).

Тут говорят..
Я слышал.. что..
Маркиз грехом торгует.
Елеем смазывает он.. кареты и телеги!
В местах где трёт.
О апостасья! О святые!
И опускает он елей во пламя, во кузнях рыцарских своих.
Те кузни жаркие есть аморальности капИще.
Темница изыска грехов, где он,
как мастер огненных обрядов,
растлил и слуг и рыцарей своих,
чтоб там, теперь, всегда, при свете пламени елея - оргии свои вершить.
Он так суккубов вызывает, елей сжигая.
Молва такая.

Изио.

Маркиз,
известия плохие и до нас дошли,
о ваших выходках с елеем.
Я полагаю твердо, что Инквизиция Святая
не сможет в стане равнодушия остаться
имея знание о вероломстве оном.

Серж де Баэмвисерв.

Не беспокойся, кардинал.
Я написал тут часословный реферат,
елею посвященный.
И подарю тебе
в златой обложке
экземпляр.
Там иллюстрации печей моих и бань, и на латыни текст безгрешный.
Так, без сомненья,
суккуб ты не найдешь там.

Андреас Дюп.

Прожарщику нет веры!
Но это, в общем, и не точно.
Ха-ха.
Я на своей струне.
Пук-пук.

Сигма.

Угомонитесь, благородные синьоры.
Советую не брать пример с мирской толпы.
Я успокаивать не буду больше (поднимает руку и бросает пристальный взгляд на смельчаков гвардейцев).

Иоганн Рунд.

Весьма искусно было замечание
светлейшего Лакоста.
Елей, похоже, правда ведь подох,
и нет причин воспоминать святых нам,
но щелочную слабость вижу я.
И то - грешно.
Нитрация, как видим, расцвела.
И то - грешнее.

Скорпинштайн.

Ну да, конечно,
я ожидал сего лукавства от тебя.

Маркус Крона.

И сей елей, наверное,
обильно стоил?
А меди он собрал, как даром раздаваемый помой.

Дампфальц.

Тут не узреть и признака износа душ,
или ж телег износа.
Все эти циферки ничтожные весьма.
Не вижу я погибели елея. Нет!

Скорпинштайн.

Зависит..

Изио (к Торкону, перебивая шевалье).

Милорд,
по видимости всей,
то был рецепт восточный, пряный.
А окисление - нам знак.
Подозреваю я,
что здесь сокрыли срам развратной рецептуры
и колдовства эфирного следы.

Торкон.

Да, окисленье налицо.
Эфир тут укреплял елей.
Но ведь эфир в елее - не проявленье бесовства для нас,
хоть с Римом спорить я не стану.

Тусклый.

Мы с Римом спора не начнем (хватает руку Изио и целует)!

Андреас Дюп.

Прожарщик будет спорить!

Изио (продолжая).

И вязкость.
Мда.
Она же поддалась.
Деструкция по слабости хребта.
Попытка воссоздать здесь марочный отвар от гильдии Брюсселя,
святым одобренный.
Вот это вижу я.

Лакост.

Луколий! Милосердный!
Да как они посмели?

Изио (прикладывает палец к своим губам, жест молчания).

Умиротворствуйся, о добрый мой Лакост.
Мы только начали считать грехи елея этого.

Иоганн Рунд.

Да,
окисленье от эфиров,
истинно сие.

Пауль Зексундзексиг.

Ну настрогало,
нечего и спорить (качает головой).

Перитус.

Железа мало.

Торкон (принимает свиток от гонца).

Достопочтенные товарищи мои!
Мне весть доставили сию минуту,
благословлен, приправлен сей елей - заморским зельем честным,
великого монастыря Инфинеум,
пред которым
и Рим колено преклоняет
по добродетели евонной.

Тусклый (хватаясь за лоб).

Теперь угадываю я в елее этом
неизвестном
лик того, что содиум хранило в версии иной,
теперь без оговорок -
эта версия нова.
Благословенных гильдий эликсир.
О монастырь, Инфинеум, чудесный.
Не зря же тут и бора мало.
Я слышал о таком отваре,
новом.

Изио (щурясь).

Поспешно выводы вершить.
Не вспоминаю я таких рецептов.
Кто же варил елей,
пусть и отвар, безгрешно, Инфинеумом славным сотворен?

Драйхундерт Драйундцванццигсте.

Здесь окончательный создатель неизвестен.
Известно только точно то,
кто конфирмацию держал (хитро и загадочно улыбается).

Айнфальтспинзель.

А-ха (поправляет маску)!

Ревалсар.

Инфинеум, дом чести бытия?
Так может быть,
что все четыре меди ППМа -
отвару приданы творцом?

Андреас Дюп.

Хах, лицемеры.
Как наши брать, на Рыбной улице, елеи,
так вы носы воротите,
а как отвар заморской гильдии монахов,
так сразу праведная медь!

Изио.

Так гильдия Инфинеум по праву веры,
по слову церкви нашей существует.
Инфинеумонахи - дети божьи,
агнцы.
Служить Луколию Святому и Папе Шеллу самому?
викарию того, кто заповедь елея нам назначил,
того, кто дал нам допусков скрижали?
То ли ж не луч добра и света?

Сигма (показывает Андреасу кулак).

Сейчас нет места обсужденью мракобесов,
хоть с Рыбной улицы, хоть с улицы Хребтовой.
Они отвар берут с Тартарии поганой.
Псоглавцами составленный.
Уймись, скорее, шут.

Мерхаб-паша.

Летами я елей для бань использую,
что на тартарских снадобьях отварен.
Брюссельскому елею он, конечно, уступает,
стремительно темнея.
Но по Луколия завету он составлен.
А то, что привезли гишпанцы с Индии далекой,
рецепт "Ильсак",
вот он так просто не годится никуда,
да даже и для бани.

Скорпинштайн (закатывает глаза).

Для бань своих зловонных
ты, пёс, бери чего угодно.
Но вот брюссельское так хорошо лишь тем,
что сам Луколий одобрял его при жизни.
"Ильсак" индейский?
Полюбил его я.
Испанцы утверждают,
что язычники - индейцы
лет триста укрепляли рецептуру.

Изио.

Грешно. Грешно такое молвить, шевалье (смотрит на епископа)..

Тусклый (старческий гнев).

О Скорпинштайн, мессир, послушай,
не в прошлый ли ты день святой
столь рано храм покинул?!
На исповеди ж не было тебя уж месяц,
как мне аббат твердит.
Ты знаешь, добрый шевалье,
использование "Ильсака" - ведь ересь злая!
Такая ересь крепкость духа рушит и добродетель щелочного губит.

Андреас Дюп.

Ересиарх у нас - маркиз, сосед ваш, о светлейший Герцог (встает на колени перед Торконом, падает ниц).
И хоть отраву Индии они не любят,
зато вот пламени предать любой елей алкают.

Торкон (боязливо смотрит на Сержа де Баэмвисерв).

Маркиз, а ты опять плетешь интриги,
но и вражда меж нами в прошлом замерла.
Позволь же все-таки узнать,
зачем ты здесь сегодня?
Искать елея грешность иль безгрешность
ты не охотник.
Прожаривать елей ты норовишь всё.
А рыцарей твоих, бандитов,
я запретил тебе водить к нам,
в город славный.

Серж де Баэмвисерв.

Со мной нет рыцарей моих сегодя.

Торкон (отводит взгляд на Михеля Зексундцвана).

Лукавишь, как всегда.
Но ладно, уж, пускай,
гостеприимства же я верен клятве (улыбается и гладит пергамент с цифрами).

Роман Дройундзибцигште.

Инфинеум?
Да что же?
Можно ль ожидать теперь,
что чрево компенсатора с елеем
не станет и ни звука издавать,
да и такого звука,
что словно звуки чресла пьяной девки,
что в оргиях грешит маркиза,
в его маркграфстве - гуще мрака.

Андреас Дюп (бросает косточкой сливы в Романа Дройундзибцигште).

Ха-ха. Я на своей струне!

Роман Дройундзибцигште (к Андреасу Дюпу).

Да успокойся же, скотина.
Не то я успокою (берется за рукоять шестопера).

Серж де Баэмвисерв (усмехаясь).

А преподобного отца Ноака вы, конечно, обсудили же уже (начинает смеяться)?

Торкон.

Маркиз, ты, как всегда неряшлив.
Елей мы смотрим здесь не девственный уже.
Контаминируешь брюссельское - греховным,
воздал бы лучше почести Ноаку,
заступнику безгрешному святому.
А вот в печах твоих необходимо жарить
все больше кабанов, косуль да куропаток,
а не елей прекрасный.

Серж де Баэмвисерв.

Вчера зажарил жирного я
лОся.
И рыцарям моим я кассуле подал
горячим (ужас на лицах толпы, слышна тихая площадная брань).

Торкон (гордо).

Мой герб, как и мои знамена,
украшены лосиными рогами.
И ты еще увидишь,
обещаю,
со стен твоих и башен,
рогов лосиных грозный знак.
Когда заглянем мы под сень твоих владений.
Ну а пока, вернемся же к елею.
И хватит склоки (толпа успокаивается)!

Скорпинштайн.

Пределы непорочности ж елея
зависят лишь от одобрений самого -
Саена Щуго, первого средь ордена скользителей благого.
К торкониева града славе ж,
пребывавшего средь нас,
те две зимы прекрасных.

Михель Зексундцван.

Пусть все услышат внятно -
Саен Щуго был еретик и идолопоклонник.
Протестант (при произнесении этой лексемы многие приходят в волнение, хватаясь за грудь в районе сердца, и в изумлении раскрывают уста).
Индейское он варево - одобрил.

Скорпишнтайн.

Проныры Сержа распоясались совсем.

Роман Дройундзибцигште (отстраняя свою руку от рукояти шестопера).

Я сам побаиваюсь их.

Вальдемар Нультер-Нойнтер.

Меня боятся все,
и герцог и маркизы.

Серж де Баэмвисерв (выражая мрачное неодобрение к Вальдемару).

Ты щелочное разбирай, каналья (указывает скипетром на Вальдемара, затем на пергаменты).
С тобой поговорю еще я скоро,
за городской стеной, за рвом с водою (сплевывает, зловеще смотрит на Вальдемара, прячущего в испуге взгляд).

Пауль Зексундзексиг.

Семь ППМ железа ж все-таки излишне.
Легенды нам гласят, что высшие елеи,
особо плотные, густые,
таких грехов не допускают.
Ах густота, заступница блаженных,
благослови нас всех всегда.

Авиньон.

Да, густота важна.
Бесспорно.
Но это же позора пять ВВ.
И вздора и позора!
Так в правильном ж елее
ВВ же быть должно пятнадцать,
а то и двадцать все.

Скорпишнтайн.

Да это же ведь зимний знаменатель.
Елея службе не мешает он.
И жизненно он важен лишь во пору
альпийских экспедиций,
особенно не летом.
А более нигде и никогда.

Серж де Баэмвисерв.

Пришлось же углубиться в болтовню мне,
но время столь же дорого теперь.
Вот час настал завесу мне открыть.
И правду возвестить
о поводе,
каким судьба свела
с сим местом роковым меня сегодня.

Сигма (делает скрытный знак лейтенанту гвардейцев, приманивая его к себе).

Скажи, маркиз, не тайна уж ли та,
что ты осмелился в соблазн тех вод греха вступить,
где брода нет совсем.
А может так собрался ты,
со всеми нами,
сорвать покровы тайн елея,
который разбираем здесь?

Серж де Баэмвисерв.

В моем маркграфстве мрачном,
все ж солнца луч случается ласкает Тампль мой.
Так в гости занесло ко мне слугу
Саена самого.
Вы слышите, Саена Щуго!
Слуге ж хозяин повелел
раскрыть елейных тайн секрет,
что ослепит престолы все,
и даже ражий ваш престол.

Тусклый.

Неужто и раба Саена самого растлить ты смог?

Серж де Баэмвисерв.

О, нет, святоша, тысячу раз нет (ухмыляется).

Скорпинштайн.

Чем убедишь нас,
бархатный сюрко?
Ты в двух кольчугах, что ли?

Серж де Баэмвисерв.

Не помню, кто ты, имя?

Скорпинштайн (продолжает дрожащим голосом, выхватывает от волнения короткий фламберж из ножен).

Бесстрашно дерзок ты сегодня, рыцарь.
Где доказательства,
что твой посланник уж и не самозванец вовсе?

Серж де Баэмвисерв.

Слово дворяни... (гвардейцы не дают закончить фразу, окружая маркиза и требуя немедленно покинуть пределы гергцогства).

Тусклый (перебивая, срываясь на крик).

Собратья, мы с мизинец отвлеклись!
Сосредоточимся ж на драме щелочной.
Как так произойти могло,
что благочестия отвар
пал низко в ноги ведьмы
кислоты.
По совести сказать,
в том нарушенье рецептуры
видеть должно нам.
Канон Брюсселя ладный баламутить,
грешно и срам.
Помолимся..

Серж де Баэмвисерв (покидая герцогство на коне, иноходью).

То честь моя и слава
иллюминатам помогать.
Я розенкрейцер же по духу сам.
А ордену скользителей не враг.
Еще вернусь (скрывается в пыли)!

Пьер Вентэн.

Сие жужжание от черного маркиза
лишь извлекает лжи нектар.
Те натуральные масла,
что в твердый мёд
в вершинах превращаясь Альп
есть главное на чем елей варить -
вот тайна вся его..
Чтоб ересь доказать свою,
пособника он в хабит облачил, скользителей - картезианский.
Так выдать самозванца
за посла Саена
он удумал
и обвести нас.
Но мы же видим все.
Нас тем не обмануть.

Айнфальтспинзель (приближается к Изио, шепчет).

Желал бы я увлечь вас на два слова.
И это неотложно (Изио показывает Торкону знак необходимости покинуть курдонер, Айнфальтспинзель и Изио уходят).

СЦЕНА II

Зал "Трех и Пяти десятых" дворца - воплощение величия и искусства.
Очень высокий кессонный потолок, оформленный в изысканных формах - в золотых рамах картины "Обретение Извести", "Обретение Скрижалей Допусков великим пророком Оемом", "Обретение 722й струны" и другие.
В центре прекрасного потолка - изысканный плафон: изображение бескрайних небес, где распахивается огромная раковина Гребешка, получающая ключи от рая прямо из облаков.
Длинная стена величественно украшена гигантской фреской, воссоздающей "Битву при О'Чойсе" и оживляя перед вами эпические моменты батальных сцен.
Противоположная стена предстает перед вами фресками праведников и святых: Альфара Олефинского, Курта Ноака, Альбрёха Аматуцио и других. Стена увенчана грациозным мраморным камином, с вставками из порфира. На краю камина стоят большие масляные часы с елеем средней вязкости.
Рядом с камином возвышаются три мраморных бюста: Васко де Олейна, Герцога Торкона и Игориуса Равенсбергера. Последний, словно свидетель времени - где отбиты глаза и отколот нос, испачкан коричневой краской.
В зале видны тяжелые серебряные подсвечники с десятками свечей в фальш-бифориях, а пеннонсо, украшенные вышивкой золотых лосиных рогов, парят в воздухе под факелами.
Великолепные витражные палладиевы окна пропускают внутрь зала разноцветные лучи света, вспыхивая на мраморе и паркете пятнами причудливой формы.
В зале слышится тихое потрескивание дров в камине и пощелкивание свечей. Аромат мирры и моджика наполняет пространство.

Входят: Айнфальтспинзель и Изио.

Изио (протягивает руку для поцелуя, пальцы с маникюром, на мизинце огромный золотой перстень со сложенными из бриллиантов арабскими цифрами 504 и 229.5).


Сочли вы мудрым в тайне
держать ваш страх великий до того,
как он созреет
и наружу выйдет.

Айнфальтспинзель (целуя перстень).

Благодарим покорно мы отца святого.

Изио (продолжает).

А Рим меж тем о нем уже проведал (переворачивает большие елейные часы).
Вот время,
и пока ты жив,
оно так много, много значит.
Дороже всякого хорошего флорина,
в руках умелых
ход минуты быстрой.
Смиренно ожидаю пары слов твоих,
я,
но лишь и только это предложить пока сумею (указывает на часы).

Айнфальтспинзель.

Стрелой я возвратился
из града гордого Брюсселя,
луны лишь три назад.

Изио.

Ты хмуришься,
за маской я не вижу?
Устал ли в путешествии быть может?

Айнфальтспинзель.

Там на большой дороге, ночью, в роще
шум голосов коварных
послышАлся.
То банда Вальдемара..
И, возможно,
чуть да не приняли мы эту встречу на смерть,
за десять льё всего от герцогства Торкона.
Счастливый случай!
Маркиз охотою собрался
спасительным тем утром.
Уж то Баэмвисерв владенья были.
Вот рыцари маркиза то
людей лихих да и спугнули.
Одно в деяниях маркиза своры лучше -
предпочитая жечь брюссельского елея,
обозы тучные,
а то простой охоты,
но не кровавою наживою манимы.

Изио.

Когтистый зверь, скребущий сердце, совесть
в заслугу Сержа этот подвиг примет.
Пусть и случайный.

Айнфальтспинзель.

В Брюсселе неспокойно, монсеньор.

Изио.

Да, я о том наслышан.

Айнфальтспинзель.

Вкруг замка эти слухи ходят,
но вы не знали главного - о книге!

Изио.

Смущаешь ты меня (удивленно округляет глаза).
Не книгу ли маркиза
заметил кто ужель?
То не заслуживает даже и секунды
престола Римского неравнодушья.

Айнфальтспинзель.

О нет, нет, нет,
да что вы!
Брюссель же весь трепещит
уж точно не от рыжей клеветы
болвана, герцогу, соседа.
Здесь инкунабула другая,
чей автор точно неизвестен (поправляет маску).
Подозревается лишь только
скользителей пока обитель,
где кровью то ли подписали,
а то ли выдумали просто,
союз иллюминатский гнусный,
меж слугами Саена Щуго
и теологии деканом,
елея мастером
Жемайтом.

Изио.

Жемайт?
Какая кровь.., о чем ты...
Нотариус ему скорее впору.
И то ж нелепо
идти декану эпистемы,
на конпспирацию такую.
Жемайт брюссельский кодекс чтит.

Айнфальтспинзель.

Дивлюсь спокойствию я вашему, отец.
В Броюсселе то сплошные пересуды,
что за грехи ниспослан нам альянс их,
да к "ильсакУ" он подлому вдобавок,
по прегрешеньям нашим воздаянье.

Изио.

То скверно, если это правда.
Теолог сий весьма опасен.

Айнфальтспинзель.

И Хартман Шедель книгу Издал!
Тот самый Хартман.

Изио (мрачнея).

Ты полагаешь же, что орден Барбароссы,
брюссельской асеаны чистой,
кому и сам Луколий Святый
служил как верный раб,
теперь же под угрозой?
Дисперсионное сусло,
хребты крепленные,
быть могут опороченны?

Айнфальтспинзель.

В тумане неизвестности
любые здесь ответы.
Лишь ведьма низкая одна
открыла Инквизиции Святой,
в допросе строгом,
что человек в скользителей хабите
ей показал от Шеделя изданье,
склонил её ко блуду - содомии.
Но так и наш епископ, вероятно,
признался бы ведь также в чем угодно,
на дыбе страшной.
Тяжелой ереси вины
на ведьме не лежало.
В мистерию с изданием
пленария не верит твердо.

Изио.

Запомни, сын мой,
невиновных не бывает.
Из смертных же лишь только двое -
Святой Луколий с Папой -
невиновны.

Входит: Драйхундерт Драйундцванццигсте.

Драйхундерт Драйундцванццигсте (нарочно гремит шпорами перед порогом).

Безропотно молю я о прощеньи,
через клуатр я проследовал,
синьоры.
Речей я не подслушал ваших к счастью,
так даже и случайно.
И если сметь могу просить я,
деликатно,
то просьбы герцога я передать обязан
вам, кардинал (подходит ближе к кардиналу).
Елей тот неизвестный,
который разбираем мы сегодня,
черезвычайно странным оказался.
Какое-то там свойство приключилось,
что подражает тот елей отвару
уж не "ильсАка" чудом ли.
А если же отвар Инфинеум составил?
Да утвержден Оема имени аббатством
верховников благих?
Без вашего ж участья
так в лабиринте темном
и герцог наш
уж заплутает скоро.
Мессир Торкон же и призвал меня промолвить,
что вам уже пора к нему б вернуться.

Изио (кланяется Айнфальтспинзелю).

То одолжением мне будет ценным,
ты если примешь Рима извиненья.
Греха же я таить не стану,
не только лишь в служеньи Риму,
а как и доктор сего места
обязан возвращаться сразу.

Айнфальтспинзель (встает на колено, совершает глубокий поклон).

Аудиенции любой я буду счастлив
коли она еще случиться.

(Изио уходит).

Драйхундерт Драйундцванццигсте.

В духовном оке
даже и соринка
способна стать рекою слез причиной.
Я знаю, что за игры ты затеял.
Елей же этот как бы неизвестный
с твоей же конфирмации, конечно?
Отвар одобрен был
аббатством главным самым,
детей Оема.
И как то понимать прикажешь?

Айнфальтспинзель.

Граф, да послушай же.
Оцепенеешь ты,
когда прозрение
тебя же осенит.
Иль хочешь ты,
как Скорпинштайн?
Ответить туловом столь бдительному глазу (отходит от стены).
Задумал тут зачать игру
наш смелый шевалье.
Ведь в юности своей
горячим рыцарем прослыл он
тех войн, что шли за веру и елеи.
За всякой вещью в свете
мы гонимся усерднее тогда,
когда еще не насладились ею.
Привязанность его к учению Саена,
в обитель гиблую
в О'Чойса пустошь завела (оба смотрят на фреску, молчат несколько секунд).
Зачем, ты спросишь?
Безмолвные ж те земли
полны лишь только горя.
Но по какой-то нам неведомой причине
сам камерарий ордена Саена,
вдруг там же оказался.

Драйхундерт Драйундцванццигсте.

Пугают те места..
Там только топи и руины же остались.
Все храмы сожжены.
Да пара уцелевших стариков от битвы роковой.

Айнфальтспинзель.

Да, говорят, что те места
столь странные теперь,
что самые отчаянные только
осмелятся отправиться туда.
Вот Шнестурм, скажем,
например.
Олейны он
хитрейший из ланскнехтов,
бывает часто там.
Не собранные кости рыцарей лежат везде
то на полях, то у ручьев.
Бозона череп Хиггса самого
лежит не тронут,
у камней.
Старик Губо Усатый,
барон светлейший в прошлом,
там правит всем,
но разум уж его
жестоко временем испытан был.
Елейные сосуды то разбивает он в припадке,
да то на кельтском
распевает эпос бардов чудный.
А башни замка свежие весьма,
покрыты мхом навечно.
На стенах же разрушенных
лишь оскорбления начертаны,
зовущие предателем - Губо (откашлевается).
Но вот еще что странно,
маркиза там,
по слухам,
Шнестурм видел.
И Михель же, бастард проклятый,
Маркиза бакалавр новый,
зачем-то навещал О'Чойс.
Там же бывает старец Крона,
Маркус,
торкониева града житель,
он там всегда,
но лунатизм его тому причина.

Драйхундерт Драйундцванццигсте.

Раз камерария искал там Скорпинштайн,
то и маркиз же мог,
где ж здесь загадка?
Маркиза ж цель я думаю прозрачна.
На сторону свою склонить скорее
любых уж протестантов
маркиз же вожделеет,
Торкону супротив.
Уж точно же не Маркус полоумный,
понадобиться мог маркизу
в пустынном том краю.

Айнфальтспинзель.

Тот камерарий маску носит,
вот как и я теперь,
как видишь.
Но имя я узнал его.
Фламандец это был,
граф Ван дер Гус,
Артур.

Драйхундерт Драйундцванццигсте.

Напрасно Скорпинштайн искал людей Саена,
ведь молвит люд не зря,
что от мирских забот бежал
гроссмейстер Щуго,
в затворники обители своей,
картезианской.
Дабы скольжению отдаться навсегда.

СЦЕНА III

Уютный придорожный трактир, всего в нескольких льё от столицы герцогства - города Эльхьбурга, раскинул свои гостеприимные объятия на пути, ведущем в маркграфство Баэмвисерв. Фахверковая конструкция с деревянной черепицей на острой крыше. В просторной гостиной запах лука и запеченной птицы. 

Входит: Серж де Баэмвисерв.

Серж де Баэмвисерв (к трактирщику).

Эй, добрый человек,
баварской теплокровной ты породы
коня прекрасного видал ли уж сейчас?
Свидетель небо,
что в боях и славе моей соратник конь сий.
Мое же поручение к тебе
овса ему подать немедля и всего, что надо кроме.
Копыта же особого потребуют ухода
и смазки лучшей.

Трактирщик.

Сию минуту, ваша светлость.
Ждать ли приказаний прочих?

Серж де Баэмвисерв.

Смотри же,
что коль увижу я,
как алхимический используешь елей злосчастный,
одобренный иль служками "детей Оема",
да иль Брюсселя тонкошеей стаей,
так я тебя глотать заставлю мерзость эту.
А посему,
копытам смазки
бери же только натурального елея,
который застужают вьюги.

Трактирщик.

Исполню все как вы сказали (низко кланяется)!

Серж де Баэмвисерв.

Прожаривал ты свой елей?

Трактирщик.

Прошу простить о ваша милость,
и если так оно возможно.
Прожарки под запретом строгим
в светлейшем герцогстве Олейна.
Под страхом наказаний тела
иметь уж даже здесь сейчас
сосудов жарочных хоть тень!

Серж де Баэмвисерв.

Тогда же просто натуральный уж елей бери,
да тот, что лучший самый (снимает шаперон).
Затем неси скорей вина,
вернаж иль вернажель.
И оленины, но смотри
не жирной только.

Трактирщик.

О, ваша милость!
Так герцога светлейшего указом,
любые части животин, скотов и тварей,
создатель коих род рогами наделил,
в стрепне трактирной же
недопустимы днесь так строго,
в пределах герцогства Олейна (кланяется).
Пулярки, каплуны, что прелесть,
взыскательный ваш вкус желают
обрадовать скорее.
И отварной горох (волнуется, заламывает руки)...
Еще же...
Ваша светлость,
здесь всадник ожидает вас похоже (показывает на Михеля Зексундцвана).

Серж де Баэмвисерв.

А.. так то ж заметил я там клячу,
которую загнали скоро,
там, на дворе.
Его же?
Так не жилец она,
ногами уж трясет и в мыле.

Трактирщик.

Да, ваша милость (поворачивается в сторону Михеля, затем обратно)..
Так что прикажете подать к вину?

Серж де Баэмвисерв.

Мне каплунов получше ты изжарь,
да в розмарине.
Ему - гороху отвари (указывает скипетром на Михеля).
Держи (дает трактирщику две серебряные монеты).

Трактирщик.

Благодарю сердечно (низко кланяется)!

Серж де Баэмвисерв (садится к Михелю).

Вот Цнойн,
почто так лошадь запалил?
Меня перехватить стремился?
Ну что еще за вздор и срочность..

Михель Зексундцван.

Сегодня год,
как бакалавром принят вами.
О жизни моей бренность,
как целый вечный год.
Вас осязает мысль, что я надеюсь лишь о том,
что б в рыцарство скорее славное вступить,
маркиза грозного.
Я, сир, живу лишь только тем, теперь,
что меч, как обещали,
возляжет на меня же ваш.
И получу я colée свой!

Серж де Баэмвисерв.

Всего лишь год.

Михель Зексундцван.

Мне ж год за два.

Серж де Баэмвисерв.

Так солнцу будет не взойти
в году же третьем,
где годом и вторым не разрешим сие.
Раз тот экзамен был тебе обещан.
Ведь слов еще не раздвал
уж я впустую.
Экзамен же положен будет так
не просто блажью гордеца
бастарду лишних терний вчИнить.
Да кузни жаркой ты пока боишься
постыдным ведь же страхом.
Прожаривать елей
стеснение и страх твой таковы,
как фрейлина б стеснялась наготы
пред тем
кого я конюхом зову.

Михель Зексундцван.

Вы конюха так близко держите к себе,
что ближе чем меня.
У вас же быть слугой желаю
сильнее чем сребра и злата
трактирщик тот желает.
Цвайхендера владенья мастерства
я жду всего же прежде.
Быть рыцарем, мужчиной (гордо отводит взгляд, встает).
Бастард я,
ну и что?
Доколе называть бастардом лишь того,
кто крови благородной в тайне получил,
но голубая ж кровь в сем сердце бьется (садится, кладет руку на грудь).

Серж де Баэмвисерв.

Теперь воистину,
скажу тебе,
что конюх мой
не просто уж слуга.
Судьбы же непростой сий божий раб.
Из града своего был он гоним не абы кем,
сам герцог лично гнал Гуда.
Спасенье и приют
ему я даровал.
Как пёс мне самый верный дорог он теперь,
хоть горделив и дерзок невозможно (кладет перчатки на стол, ждет, молчит).
Что о тебе я думаю?
Да Тусклого - ты есть бастард.

Михель Зексундцван.

Как Тусклого?
Да нет же!
Святой Гаспроний?!
Возможно ли такое?!
Похож на обезьяну наш епископ глупую,
ту возят, что с собой везде,
купцы-османы.
А я же ведь как Аполлон прекрасен!

Серж де Баэмвисерв.

Епископ же старик глубокий,
а так один в один и ты,
ты сам же посуди.
Вы оба любите столь вязкий уж елей,
что впору только для сапог такое сало.
Вы оба ненавидите елей текучий,
легкий.
Вы оба же о щелочном забот полны,
так словно же оно
какое-то значение имело бы (сплевывает, недовольно морщась).
Не допускаете и мысли вы о том,
что б и посметь смешать елеи разные,
один елей с другим сливая.
И оба же вы прокляли Саена
учений протестанский свод.
Да и прожарки оба вы чужды,
презрели метод лучший мой (мальчик лет десяти приносит сосуды с вином, уходит).

Михель Зексундцван.

Не буду спора я держать,
такие совпаденья же найти, коль поискать,
у многих можно.
Но вы наставник и виднее вам оно
все в этом мире.
Прошу лишь то признать,
что от елея формулы алхимий всяких
я отказался навсегда,
и в том заслуга вашей мудрости великой.
На натуральном, мерзнущим елее,
стезе я прочно.
Но как же так выходит, все ж,
что конюх дерзкий так ведет себя надменно,
аж словно благодарность всю оставил
да в овраге том,
где должен был закончить путь свой бренный.
Немыслимо вообще же было мне сегодня,
как в месте том где курдонёр,
еретика Саена,
кто непорочной вязкости святой быть шлюхой наказал,
как то вообще он мог, Гаспроний накажи,
не прокляли вы самого мерзавца, ни чернокнижия его.
Хоть был меж вами поединок знаменитый (оба пьют вино).

Серж де Баэмвисерв.

Так молод ты еще.
Саен же прав здесь,
что вязкость шлюхою назвал,
греховной.
Погрел и потекла она...
Не шлюха ль так себя ведет?
А конюх мой?
Ну чтож, судьбой он предан мне.
Не слышал ты, возможно,
что так из герцогства он изгнан был
да и почти повешен, вот прямо и за шею (пьет вино).
То грубость пьяницы была, а то ли ревность.
Представь, что жабою Саена самого
Гуд конюх мой же обозвал,
на Площади Синьории, при всех.
Еще и в те лета,
когда Саен же там у герцога гостил
и жил так во дворце.
Гуд глупый словно белены объелся,
но так же он еще и спел о том
похабный же куплет,
да и на лютне набренчал -
"Саен Щуго лишь самозванец же,
не первый из скозителей он вовсе,
а Сержа раб прожарщика и бес".
Бездарность ту и герцог слышал сам,
взбешен же сильно был,
конечно.
Приказ Торкона и последовал немедля,
чтоб Гуда извалять в дерьме свином,
да в перьях,
и вытолкать за стены городские
на веки вечные,
с запретом возвращенья,
под смертной казни страхом.
А дальше...
Тем днем же троица дворян,
Саена почитатели вестимо,
чуть Гуда не повесили у рва на древе первом,
да и избили в кровь.
Так повезло Гуду, что есть на свете я.
Что поединка час был с графом там трусливым.
Граф тот же плут и не явился к поединку,
перчатки же моей он принял.
Вот на такой позор
я Гуда жизнь же сторговал,
у тех дворян,
что графа же друзьями были.

Михель Зексундцван.

Конечно лжив ваш конюх там,
что уж Саена сделал частью вашей славы.
Надежда не оставит же меня,
о мысли той,
когда лишь кровная вражда меж вами будет.
Меж вами и скользителей проклятой ересью!
На веки.
Но в остальном же конюх ваш,
что рыцарь для меня теперь,
ведь тысячу раз прав уж он,
что жаба есть Щуго (жеманно улыбается).

Серж де Баэмвисерв.

Мы отвлеклись же от экзаменов твоих,
мой юный бакалавр.
Напомни мне о подвигах,
что за год ты свершил,
в учении моем.
Но даже если подвиги признаю я,
то без прожарки обученья
экзамен не сдержать тебе.
Лукавить я не стану здесь
и сразу говорю открыто.

Михель Зексундцван.

С соратником же мы лихим
сожгли обозов монастырских сорок,
Инфинеума так,
что вам бы лишь бы угодить.
А весь "Ильсак", что тут испанцы привезти старались -
весь до единой бочки
в озере теперь.
Так плохо он горел,
вот заколдован что ли,
пришлось же утопить испанские обозы.

Серж де Баэмвисерв.

Все?

Михель Зексундцван.

Все, да не все.

Серж де Баэмвисерв.

Так посмотрю
разбойником ты стал.
Такому не учил тебя.
В том доблести отнюдь нисколько (мальчик лет десяти приносит горшки и блюда с едой, уходит).

Михель Зексундцван (захмелев от винопития).

Мессир, позвольте откровенно мне явить,
те размышления мои,
что я храню
не открывая.

Серж де Баэмвисерв.

Так откровенность я ценю.
Великодушия то признак будет.
Дерзай же уж конечно.

Михель Зексундцван.

Я так скажу вам, сир,
что если посмотреть нам,
без притворства,
на ваших рыцарей и слуг,
богатыми нам явятся
совсем уж и не многие из них.
Стыд бедности грошовым же елеем
никак не оправдать,
сколь не пытайся.
Пытаются же тщетно,
в самообмана упоеньи
акт такой свершить
почти, что Ваши Все...
За исключением немногих тех,
служивших верой вам и правдой,
фанатично,
кто служит до сих пор от времени походов.
Примером будет шевалье Эсэф,
хоть беден же он также,
да и доспех устал,
и блеска больше нет,
но с вами же он с тех времен,
походов славных,
бесчисленных полей сражений,
что в землях, там, Святых,
оставили вы сарацинам подлым.
Но утешение лишь только нищеты своей,
находят в слове мудром,
от вас же исходящим.
Так утверждаете же вы,
что натуральные елеи -
так благороднее сложнее,
что их способности вбирать в себя
все мерзости мирские -
бесподобны.
Но путь отбора ваш -
ведь путь алхимии,
что сами вы отвергнуть предпочли.
Я не могу сторонником же быть
алхимиков проклятых.
Иллюминатов уж тем более никак!
Ученье ваше стало для меня
столь чистым и приятным,
что не могу я допустить совсем,
что в нечистотах замысловатого вранья
еретиков скользителей
познанье ваше светлое утонет.
Мне душу рвет же то,
что вы елей испытывать стремитесь,
уж словно вы аббат или скользитель.
Огнем ли,
иль винтовой стрелой прожарки.
Все эти практики то отраженье
лишь алхимической проказы.
Не важно вообще
то римский ли канон
иль протестантов грешный путь.
Последних цель -
прельстить не бедных вовсе,
а обладателей флорина звонкого.
Вот утверждают же ведь подлецы -
дешевым лучший быть елей
не должен.
То путь обмана их,
прельщать соблазном,
к елею дорогому, но единому.
По их словам же так выходит,
что всяк понятный только им елей -
подходит всюду.
Не требуя так различать
ни ритуал, ничто,
а всем всегда елей единый,
драгоценный.
Без одобренья церкви римской,
которая же требует делить
по месту каждому
и церемонии
елей ведь только свой,
для кажой сути же отдельной.
Для каждого - свое (пьет вино, молчит)...
Иллюминаты же твердят,
что примененьям вот любым -
пойдет один елей единый,
как Вавилон всеобщий,
коль тот елей хорош,
на вкус же их змеиный.

Серж де Баэмвисерв.

Всеприменимость одного елея,
то вовсе не вранье,
так и не ересь.
Учение скользителей
здесь верно также оказалось.
А вот вопрос цены - иной.
Не брат мне, гнида -
ростовщик,
на шее алхимической сидящий.

Михель Зексундцван (давясь вином).

Но вспомните,
как часто намекали вам,
что год - до нынешнего дня,
идет моя борьба.
И есть еще...

Серж де Баэмвисерв (удивленно).

И что ж еще?

Михель Зексундцван

То Изио.

Серж де Баэмвисерв.

Что Изио?

Михель Зексундцван.

Святой Гаспроний, которому молюсь я,
знает,
сколько горьких воздержаний,
обузданных страстей,
тяжелых дум,
дневных забот,
ночей бессонных же,
алхимий отрицание мне стоило.
Я проклял же весь Рим вот также,
как всех скользителей - ракалий.
Так кардинала Рима имя
очерняю неустанно я теперь.
Рисую я меха кузнечные,
с надменной рожей Изио.
На стенах городских.
Да на коре деревьев же и вырезаю,
проклятья в адрес клира.

Серж де Баэмвисерв.

То слабый ход -
таков же мой,
гроссмейстера,
тебе ответ.
Да,
я гроссмейстер же
не в меньшей мере,
чем те,
кого ты проклял.
Ты должен был на опыта примере,
понять,
что к Изио сейчас,
я не имею озлобления того,
что прежде было не отнять.

(Долго и с удовольствием едят, пожимают друг другу руки и уходят).

СЦЕНА IV

Возвышающийся на холме Тампль с четырьмя башнями на военной дороге, огибающей стены и бастионы, которые вкруг увешаны баварскими штандартами белого и голубого цветов.
Замковая церковь, уткнувшись в скалу, соединена с внутренними покоями восьмиугольной ротондой, воссоздающей архитектуру Гроба Оема. Оттуда открывается проход в личные покои маркиза, где на полу лежат шкуры волков и лосей. Большой камин создает яркий свет, громкий храп поленьев, гул тяги, а факелы и елейные лампы озаряют темное пространство помещения. Запах плесени сливается с ароматом липового меда натурального елея, наполняя воздух чем-то едва уловимо пьянящим.

Входят: Серж де Баэмвисерв, Скорпинштайн, Храмовник.

Скорпинштайн (обращаясь к Сержу, смотрит на Храмовника).

Исполни же обет,
что твое слово дворянина есть.
Пусть тот,
кого скользителей гонцом же уж назвал,
предстанет перед нами здесь.
С одним же я таким
пустых бесед познал печаль
уже.
В тех дальних пустошах.
Так знаю верно, что кроме ярких слов
и легкомысленных дурачеств,
стена глухая ожидает нас.

Серж де Баэмвисерв.

Вот (показывает на Храмовника)
слово я держу свое!
И тратить времени не стану
на доказательства без смысла.
Олейне верен ты, ведь так?
И роду твоему, что на твоей земле?
Мест глупости совсем там нет?

Скорпинштайн (отворачивает край кольчуги, закрывающей фламберж).

Так смеешь ты меня учить,
что в стороне родной моей,
ты глупости на много лье сумел найти?
Бесчестья не боишься
так с гостем поступить?

Серж де Баэмвисерв.

Вспылил, забыли уж (смотрит на Храмовника, показывающего знак мира рукой).

Скорпинштайн.

Десятки лет
елеев разных суть мы постигали,
так вот никто
не знает лучше смысла их,
чем мы.
Саен сбил с толку нескольких из нас,
но не изменит то пути, которому верны.
И наше герцогство уж крепко так стоит,
как никогда.
Особенно сейчас,
когда с елеем стало же сложнее.
А нашу твердь так укрепляют же теперь –
и граф де Хребт, да и барон Аддрин.
И разногласия меж ними тоже сила,
ведь спор рождает мудрости плоды.

Храмовник.

Остынь, пожалуйста.
Бесчестить не посмеем мы ничто
и никого.
Враждебно к нам ты маскою настроен.

Скорпинштайн.

Так что ж,
не хочешь уж ли сам,
ты хабита поднять свой капюшон.
Ты дворянин же?

Храмовник.

Отныне я приор,
но звался шевалье.
А в маске человек,
ты знаешь же об оном?
Он вдруг решил,
что строим козни мы,
Олейны супротив.
А посему Брюсселю донести спешил,
так правды извратив,
чем помешал весьма он знанию елея,
лишь поднял со дна ил.

Серж де Баэмвисерв (к Скорпинштайну).

Добавлю я истории урок забытый.
Видал ли ты когда
деревьев тех-нибудь,
что ростом удались
до возведения дворца и сада,
там,
в Эльхьбурге
уж лет так сорок как?
Считаете вы устаревшим, слабым, тот елей,
что был десяток тысяч лун назад.
Гордитесь
так теперь,
что свет бежит вперед.
Но Рим вам врет.
Все грозные ЛСПИи и панацеи к ним
так были уж давно,
коль не обман.
Магнезия, алхимия, да вязкости сниженье.
Все новое уже забыто раза два.
Невежды правят бал.
Не буду делать одолженье.
Я опытнее здесь, и много повидал.
Уста мои такой вот спор ведут,
лишь только потому,
что просвещеньем,
я Рим не обязал пока,
снять с черни сей хомут.

Храмовник (подходит ближе к Скорпинштайну, таким образом оказывается видна небольшая часть посоха с началом латинского изречения: Non..).

Маркиз, коней попридержи,
прошу покорно.
Ведь в прошлом
было много же всего,
что может поглотить,
да затуманить мысли шевалье,
тем снегом плотным,
чем прошлое падет на головы сии.
Давай же спросим мы простое:
способен же тот божий раб,
что уж совсем не различает цвета,
так охру в сером с моря серой синевой,
разнять суметь?

Скорпинштайн.

Фундамент есть в вопросе сём?

Храмовник.

Возможно и найдем,
как много вы елеев разобрали,
узнали многое, постигли,
лишь серого оттенки изучив?

Скорпинштайн.

Приор, тут спору место быть должно?
О тех же может быть елеях,
что в лету канули давно?
Они же устарели совершенно,
в них больше нет ведь ничего…
Мы знаем уже новые обряды,
и церемоний новых суть!
Наш герцог – мудрый государь,
да и историей греха елеев прошлых лет
пути вперед не повернуть.

Храмовник.

Маркиз сказал тебе не просто так,
что началась жизнь не вчера.
Не началась же и от года уж она
того дворца постройки,
что главным в герцогстве зовут теперь.
Всё то - не с чистого листа,
что было или есть в познании елея.
А сам ты видел аж не раз,
так много же гадалок, шарлатанов,
колдует кто по капле
иль продает волшебные бобы,
и прочие приправы к елеям же любым.
Не только уж отсталости времён
то мракобесия следы.
Иррацио такому
и герцогство
как если ж не потворствует,
так осужденья точно нет.
Истории же подлинной елея, славной,
вы место забытья избрали,
но не свет.
Сказал я это и не ради же того,
что с прошлым жить всем сообразно строго.
Цель порицанья,
ни щелочных,
ни лунно-капельных гаданий,
не стоит.
Но скверно
было б методы гадалок
оказией воспеть неосторожно.
Вот настоящий цвет,
не серый изучать,
всегда какой-нибудь канон да оскорбит.

Серж де Баэмвисерв.

Здесь точку бы поставить же пора.
Что скажешь, шевалье?
Ореха ты уж не раскрыл, ядра (смеется, подходит ближе)?

Храмовник.

Постой же, Серж,
один момент.
Ответ я достаю.

Скорпинштайн.

Прожарка если же сие,
я просто рассмеюсь.
Иль анилин Саена - то слышал уж не раз!

Храмовник.

Нет, всё не то.
И в посрамлении того,
как молится Олейна
цветов так нет ни одного.
Но анилин,
как и прожарка уж на стрелке винтовой
с отваром ли свинца, да просто в колбе,
крупицы лишь палитры цветовой.
Пусть радуют сии цветы и расцветают -
в добрый путь.
В свободе
елея изученья -
скользителей вся суть (вручает Скорпинштайну свиток пергамента, на котором посеребренные буквы загораются ярким зеленым светом, образованным от вспышки пламени горения соединений бора в елейных лампах. Снимает капюшон и показывает лицо. Маркиз извлекает из ножен великолепный меч толедских мастеров, прикрывая им глаза от ослепительного зеленого света ламп и демонстрируя Скорпинштайну пример)!

Скорпинштайн (не веря своим глазам, произносит на латыни).

Глорифус Нон конформ.... (закрываясь от слепящего света клинком фламбержа, он все равно видит, как тело Храмовника растворяется, рассеиваясь вместе с посохом, на котором, секундой ранее, становится заметнее часть латинского слова Noncon. Опустевший хабит Храмовника летит на пол, лишенный тела)….

Серж де Баэмвисерв (приглашая Скорпиншайта к выходу).

Ответ найдешь ты в свитке (уходят).